— Ничего особенного. Брякнул первое, что в голову пришло. Думаешь, со взрослыми такого не бывает? Вообще, Марцин, поменьше думай о своих ушах, а то у тебя будет… этот, как его, не компост… вспомнил, комплекс!
— Что ты имеешь в виду?
— А то, что кто-нибудь скажет: «Дождь идет», а ты подумаешь, он на твои уши намекает.
Они рассмеялись, и оба почти одновременно заметили Немека, торчавшего перед витриной магазина.
— Чего полжешь, как черепаха? — спросил Костик. — Ты ведь давно из школы.
— Да вот решил прогуляться, — ответил Немек невозмутимо. — Обед у нас в четыре, так что некуда спешить.
— Вот жизнь! — воскликнул Костик не без зависти и вздохнул, вспомнив, сколько дома дел. А Немек живет себе припеваючи, на всем готовеньком.
Немек не расспрашивал ни о чем. Такой уж он был: невозмутимый, сдержанный, несловоохотливый. Но по тому, как он глянул несколько раз искоса на Марцина, чувствовалось: ему небезразлично, чем кончилось дело. И Марцин пересказал свой разговор с директором и даже совета спросил:
— Как по-твоему, что мне Чушкиной матери сказать?
— Скажи: «Здрасьте», а дальше как по маслу пойдет. Увидишь! Я в тебя верю: что-что, а заливать ты мастер!
Марцину лестно было это услышать, хотя он, конечно, не подал вида.
Томек Чушкелевич жил на Новогродской улице в старом, довоенном доме, уцелевшем каким-то чудом среди пожарищ.
Ребята остановились в небольшом дворе и задрали кверху головы.
Уже смеркалось, и на третьем этаже у Чушкелевичей в окне горел свет.
— Давай сначала с Чушкой поговорим, — предложил Марцин, — с ним тоже не мешает объясниться. Не маленький, сам должен понимать: ввязался в драку — нечего обижаться, если надавали тумаков. Так дело на любых широтах обстоит, — ввернул он не без самодовольства слова географа. — А уж потом перед его матерью извинимся. Никуда не денешься, раз директор велел.
— Надо во двор его вызвать, — сказал Костик. — Во дворе как-то сподручней разговаривать.
— Ладно, — согласился Марцин и, сложив руки рупором, громко крикнул в направлении освещенного окна на третьем этаже: — Чушка!
Окно было закрыто. Во дворе, который обступали с трех сторон новые высокие дома, голос прогремел, как в колодце.
— Чушка! — крикнул Костик еще громче.
За спиной у них, как из-под земли, вырос мужчина. Наверное, дворник.
— Чего кричите?
— Мы не кричим. Просто товарища зовем.
— Тогда ступайте в квартиру или убирайтесь! — рассердился мужчина. — Еще будут тут пререкаться, «не кричим». А ну, марш отсюда!
Пришлось войти в подъезд и подняться на третий этаж. Нажатый звонок загудел, точно сирена.
Дверь открыла женщина с головой, обмотанной полотенцем, из-под которого выбивались пряди мокрых волос.
— Вам кого? — спросила она.
— Мы к Чушке… — сказал Марцин.
— К кому? — переспросила женщина, высвобождая ухо из-под полотенца.
— К Чушке! — крикнул Марцин, решив, что она глухая.
— Нет у нас таких! — так же громко прокричала женщина в ответ и хотела было захлопнуть дверь у них перед носом, когда в полумраке за ее спиной они увидели в передней Томека.
— Чушка! Мы к тебе! — обрадованно завопили они.
Женщина с полотенцем в испуге отпрянула от двери. Ребята восприняли это как приглашение войти, чем не преминули воспользоваться.
— Чушка! Надо поговорить… Выйди-ка во двор…
Тут открылась дверь из комнаты, и на пороге появился высокий, полный мужчина — увеличенная копия Томека. Наверно, его отец.
— Та-а-к, — протянул обиженно Томек, — вчера отделали меня не знаю как, а сегодня поговорить?..
— Томек! — взвизгнула женщина в чалме. — Это они тебя избили? Кто они такие?
— Это Солянка, это Пшегонь, — пальцем ткнул Томек сначала в одного, потом в другого. — Поговорить пришли…
— Простите, — вежливо спросил Марцин, — вы Чушкина мама?
— Чья? Святая мадонна! Чья?! — Женщина не находила слов от возмущения. — Чья, говорите, я мама?
— Что за цирк? Гром и молния! — вскричал мужчина и захлопнул входную дверь, отрезав тем самым путь к отступлению не на шутку перепуганным ребятам. — Это кто? Говори сейчас же! Хочешь, чтобы удар меня хватил?
— Ну я же го… говорю ведь, — заикаясь от страха, ответил Томек, — ребята из нашего класса.
— Это они тебя избили вчера?
— Они. Вот этот, Солянка, председателем Общества был.
— И свитер они порвали? — грозно спросила мама Томека.
— Ага. А Костик взносы собирал.
— Не ври, Чушка, — вмешался Костик, смекнув, что, если дальше так пойдет, им несдобровать. — Били не мы одни, нас много было.
— Какая «чушка»? При чем тут «чушка»? — повторяла раздраженно мать Томека. — Отвечай сейчас же! Святая мадонна! С ума можно сойти!
— Чушка… это я, — запинаясь, проговорил Томек, — меня в школе так прозвали…
— Видите ли, в чем дело, — поспешил объяснить Марцин, — Чушкелевич — это слишком длинно, трудно выговорить, вот мы и сократили для удобства… Чушка. И меня тоже…
— Святая мадонна! С кем ты водишься, Томашек! Мало того, что унизили, избили, еще домой явились! Над товарищем поиздеваться! Над его родителями! Верх наглости!
— Ах, длинно? Выговорить трудно? — прохрипел отец Томека, оглядывая прихожую, словно ища чего-то. Наконец выхватил из-за батареи палку для выбивания половиков и взмахнул ею. — А впутывать ребенка в какое-то дурацкое Общество — не то жертв, не то жуликов, и деньги на взносы выманивать, это вам не трудно? Гром и молния! Вон! Спущу вот с третьего этажа, посмотрим, что вы запоете!