Не голова, а компьютер - Страница 6

Потом пошел бы к маминому директору и зашептал ему на ухо, а он тоже решил бы, что совесть у него заговорила: «Солянская среди секретарш — звезда первой величины. Никогда не опаздывает, всегда обо всем помнит. Если б не она, я бы давно пропал, с головой утонул бы в разных бумагах. Надо ей премию выдать».

Обработав папино и мамино начальство, завернул бы к нашему директору и открытым текстом выдал бы ему: «Солянский из шестого «А» — малый сообразительный. Впросак он попадает, это случается, но котелок у него варит, это факт».

А для блага человечества предпринимать не стал бы ничего, даже если бы шапка-невидимка была. Попробовал недавно, ничего хорошего из этого не вышло».

* * *

Осмотрев по заданию Скочелёвой памятник Марии Конопницкой в Саксонском саду, они шли с Казиком по Королевской улице, когда мимо, с бешеной скоростью, промчалась новенькая, сверкающая машина.

— «Шевроле»! Видел? — крикнул Казик. — Ну и шпарит!

— Не «шевроле», а «кадиллак», — сказал Марцин, глядя вслед автомобилю.

— Фиг!

— Спорим! На пять жвачек!

— На пять? Давай на десять!

— На десять — так на десять! — вошел Марцин в азарт. — Ну, спорим?

— Спорим. Только как его догонишь?

— Не волнуйся! Он около «Европейской» остановился. А ну, поднажми!

Машина действительно остановилась перед гостиницей.

Когда они подошли ближе, у Марцина засосало под ложечкой.

«И дернуло меня спорить на десять, когда и пяти за глаза бы хватило», — подумал он, понимая, что проиграл.

— Ну, кто прав?

Вопрос был излишним. Казик торжествовал.

— Ладно, десять за мной, — заявил Марцин таким тоном, будто жвачка лежала у него в кармане.

— Когда?

— Что когда? — Марцин пристально рассматривал «шевроле», стоявший у огромной вращающейся двери гостиницы.

— Не прикидывайся! Когда жвачку отдашь?

— «Когда, когда»! — передразнил Марцин со злостью. — Можно подумать, я отнял ее у тебя или одолжил.

— Одолжил — не одолжил, а проиграл — отдавай! Нечего было спорить.

— На вот, две держи. — Марцин выгреб из внутреннего кармана две последние жевательные резинки. — Остальные после воскресенья получишь. Ну пока!

— Как? Не пойдешь в «Культуру» посмотреть, что идет?

— Если тебе интересно, купи «Экспресс» или «Жизнь Варшавы». А я еще сто злотых не выиграл в спортлото.

— Уж это точно! Смотри, последний злотый не проиграй. Ты, Марцин, ужасно любишь спорить!

— А тебе что? Привет! — бросил Марцин и торопливо зашагал в сторону Маршалковской.

«Дурак, остолоп, болван! — злился он на себя. — Послезавтра — воскресенье, родители дадут на карманные расходы. Этого на четыре штуки хватит. Но откуда на остальные взять? А ведь еще на стержень для шариковой ручки надо, на карандаши… Свинья этот Казик! Разглядел марку машины и на спор подбил. Сам-то ничем не рисковал. И поделом мне! Нечего с ним связываться! А мама совсем не разбирается в людях. Когда Казик зовет меня гулять, всегда разрешает. Но стоит Костику зайти, обязательно скажет: «Он тебе не компания». Да Костик во сто раз лучше Казика. Костик — мировой парень. А Казик… Казик — прохвост… Ну откуда я еще восемь возьму? Влип! Будь она неладна, проклятая машина! Тьфу! Ну ладно, после драки кулаками не машут! Самое лучшее — отдать сразу все. Развязаться, и дело с концом, а то он проходу не даст. Такой тип, пока своего не добьется, не отстанет. Стержень для шариковой ручки, допустим, мне Вацек даст, несколько грошей попробую у Петрика выудить. Лишь бы до следующей субботы дотянуть. Обойдется как-нибудь! Главное, не раскисать!»

Он вздохнул поглубже, и от сердца как будто отлегло. Но это было обманчивое чувство. Где-то внутри затаилась тревога, готовая в любую минуту целиком им овладеть.

Чтобы угодить матери, он тщательно стал вытирать ноги о соломенный коврик перед дверью. Но не успел вытереть и нажать кнопку звонка, как дверь распахнулась, и в полумраке прихожей он увидел круглое лицо своего младшего брата, Петрика.

— Что еще? — переполошился Марцин.

— Ничего. Просто жду тебя, а у мамы пани Шелестина сидит. И болтает, болтает без умолку.

Больше всех от визитов Шелестины страдала мать; они тяжелым бременем ложились на ее плечи. Отец в будние дни часто уезжал на периферию, а по воскресеньям Шелестина не решалась приходить.

«Воскресенье принято проводить в кругу семьи, и незваный гость хуже татарина». Шелестина делала ударение на слово «незваный» и умолкала: ждала, не последует ли приглашения? Но ни у кого язык не поворачивался ее пригласить. Даже у мамы, хотя у нее, по словам Шелестины, был ангельский характер.

Шелестина вечно жаловалась на свою судьбу. И действительно, для этого были основания: муж у нее умер, сын женился без спросу, и, по ее мнению, очень неудачно; жил в Ольштыне, изредка присылая немножко денег, а приезжая и того реже. Красавице дочке тоже в жизни не везло. Она постоянно меняла работу и, хотя, как утверждала мать, была очень способная, образованная, работящая, жалованье получала до смешного маленькое: едва хватало на наряды.

Поэтому, несмотря на преклонный возраст, приходилось самой зарабатывать, да еще дочь содержать. Мама всегда удивлялась: как это она умудряется сводить концы с концами? А Шелестина то квартиры стерегла и поливала цветы, когда хозяева были в отпуске, то нянчила маленьких детей, то брала к себе в отсутствие владельцев собак и кошек на полный пансион. А в свободную минутку забегала к тем, кто знавал ее в «лучшие дни».